‘Зачем тебе, — говорю, — Илья, пистолет?’ ‘А я его, — говорит, — достану и вот так начну делать: паф, паф, паф…’ Ну, по мнению отца, Илья Сергеевич как гений мог позволить себе подобное, так сказать, неординарное поведение. Мы с папой много раз бывали в его мастерской, которую, кстати, ему тоже выхлопотал отец».
Дружба с Щелоковым очень помогала Глазунову в повседневной жизни — художник преподавал эстетику в Академии Министерства внутренних дел, вследствие чего был обеспечен удостоверением и соответствующим званием, что избавляло от разбирательств с госавтоинспекцией в случае нарушения правил дорожного движения, а нарушал он их часто, ибо всегда куда-то спешил.
Леонид Бородин вспоминает, что «…тогда Илья Глазунов умел спать не более четырех часов в сутки. Где-то с девяти-десяти часов вечера начинались те самые общения… Не пьющий даже кофе, он всегда был центром общения, блистал остроумием и острословием… У Глазунова никогда не было друзей “просто так”. Для Глазунова друг — это помощник в делах его. Человек, будь он трижды очарован, восхищен, влюблен в Илью Сергеевича или в его творчество, если выявлялась его очевидная бесполезность для дела (а у Глазунова на очереди непременно было какое-нибудь дело и непременно на благо России, и не менее того), такой человек рано или поздно, мягко или жестко “отшивался”, зачастую посчитав себя обиженным или даже оскорбленным».
Но был среди всей московской богемы человек, которому Глазунов открывал двери в любое время дня и ночи, — Сергей Михалков: благодаря ему художник-ленинградец стал москвичом. Случилась их судьбоносная встреча в 1957 году после успешной выставки Глазунова в Центральном доме работников искусств (ЦДРИ), где демонстрировались в том числе иллюстрации к романам Достоевского. Глазунов тогда подрабатывал грузчиком на Рижском вокзале, ютился в кладовке коммунальной квартиры. «Дверь кладовки, в которой мы разместились с [женой] Ниночкой, выходила прямо в кухню, и нас, живущих впроголодь, с утра до вечера душили ароматы варимых жильцами супов и жарящихся котлет, которыми словно были пропитаны стены нашей кладовки. Большинство обитателей коммуналки были люди преклонного возраста. Мы погрузились в атмосферу угрюмой недоброжелательности, столь характерную для коммунальных квартир. На всю жизнь я убедился в том, что коммунальные квартиры — одно из средств разложения общества на ненавидящих друг друга людей».
И вот в один прекрасный день на пороге кладовки появился долговязый Михалков с сыном Андреем — он-то и привел папу к своему новому другу, поведав ему о скитаниях талантливого живописца, которому уже тогда совали палки в колеса все кому не лень. Михалков поговорил с кем нужно, то есть с Фурцевой, первым секретарем Московского городского комитета КПСС, и Глазунова прописали в столице, дали однушку в Кунцеве. Автор «Дяди Степы» свел художника и с нужными людьми, помог получить заказы на иллюстрации к произведениям Лермонтова. И не забывал наставлять, как надо вести себя во властных кабинетах, с кем дружить, а кого игнорировать. Он стал для Глазунова почти крестным отцом в Москве. Уроки Михалкова не прошли даром: через несколько лет Глазунов уже сам, набравшись храбрости, попросил у министра культуры СССР Фурцевой выделить мастерскую и Щелокова привлек. Так и поселился Глазунов в Калашном переулке.
Не приди Михалков на помощь, неизвестно, как сложилась бы судьба Глазунова, пытавшегося любыми путями зацепиться в Москве. В 1957 году он близко сошелся с Артуром Макаровым, пасынком звездной пары — Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Артур к тому же приходился жене кинорежиссера племянником, был человеком в московской богеме известным, дружил с Высоцким, Тарковским, Шукшиным. У последнего он сыграл маленькую роль в «Калине красной» — персонажа в воровской малине. Артур привел Глазунова домой в высотное здание гостиницы «Украина» на Кутузовском проспекте и представил родителям. Добрые люди пристроили Глазунова художником на фильм «Память сердца» о сбитом во время войны американском летчике, полюбившем в итоге Россию. Фильм снимала Татьяна Лиознова.
«Не скрою, — писал Глазунов, — меня особо интересовали обещанная московская прописка с комнатой и, само собой, гонорар. Я увлеченно работал над эскизами и как-то не придал особого значения тому, что предварительно надо заключить договор на работу. Мои эскизы понравились». Лиознова сказала, чтобы он оставил их ей, а в конце работы с ним рассчитаются. Так он и сделал. А через несколько месяцев художником кинокартины назначили совсем другого человека, да еще с нерусской фамилией — Ной Сендеров. Все попытки Глазунова получить гонорар за уже сделанную работу окончились ничем. Тогда он вновь пошел к благодетелям, услышав от них: «Ильюша, я и Сергей Аполлинарьевич относимся к вам с искренней любовью. Каждое утро любуемся вашей “Девочкой с одуванчиком”, которую вы подарили мне. В ней столько чистоты и нежности! Но здесь я ничем помочь не могу. Таня выбрала другого художника, и особо никто не знает сейчас, где ваши эскизы, и потому вы не сможете получить гонорар, обещанную прописку и однокомнатную квартиру, о которых поначалу шла речь».
Вообще же, борьба со всеми этими завистниками и врагами станет для Ильи Сергеевича важнейшим подспорьем в его творчестве на всю жизнь. Гости его мастерской не раз и не два слышали от хозяина жалобы на то, что опять не дают «государыню», что Союз художников задерживает присвоение ему звания народного художника, а Академия художеств не хочет принимать его в свои члены. А еще предатели — их вокруг Ильи Сергеевича будет хоть пруд пруди. Да взять того же Солоухина — к началу 1990-х годов он напишет роман, где главным героем — давним агентом КГБ — выступит ну очень похожий на Глазунова человек…
А как им, завистникам, не взяться-то? Ведь более популярного художника в СССР вряд ли можно было найти, о чем свидетельствовали очереди желающих взглянуть на его картины. В июне 1978 года московский Манеж оказался в небывалой людской осаде — с утра москвичи занимали очереди, чтобы попасть на персональную выставку Ильи Глазунова, представившего на суд зрителей картины на исторические, национальные и религиозные темы. В течение месяца Манеж посетили более полумиллиона человек, Москва давно не видела такого массового интереса к искусству.
Многие приходили с фотоаппаратами, пытаясь запечатлеть на пленку в том числе и знаменитую картину «Возвращение блудного сына» (дорогущий каталог раскупили стремительно), а другие на словах пересказывали увиденное, удивляясь, как в центре советской столицы вообще возможна пропаганда религиозной живописи. Оценки выставки были разными. Хорошие отзывы Илья Сергеевич отобрал и издал отдельной красивой книгой, подарив ее Щелокову и Михалкову. Интересно, что как и разгром в Манеже в 1962 году, так и выставка Глазунова в 1978 году были совершенно определенно восприняты на Западе. Если в 1962 году это истолковали как обозначение невозможности поворота назад, к сталинизму, даже несмотря на реакцию Хрущева (ведь никого же не посадили!), то в 1978 году
